На берегу великой реки, что, как змей, в своих объятьях сжимала землю, спало древнее добро… Стали люди на той земле бурые угли добывать, которые, как известно, не что иное, как экскременты древнего добра… Проснулось добро оттого, что люди слишком глубоко в его нужник закопались, собрало себя в прототип человека — локальный энергетический минимум, в который, подобно ловушке муравьиного льва, падало все, из чего можно было слепить что-то отдаленно похожее на человека, поедалось муравьиными львом на дне минимума и отрыгивалось (выкакивалось?) в антропоморфной форме… Потом, после утреннего туалета и кофе с булочкой, обрело форму, подобную крику в 130 децибел, форму, подобную солнышку, как его изображают в детских книжках: желтым, толстомордым, исполненным тентаклей, форму, подобную сапогу со скрипом, начищенному до бритвенной остроты.
Поскольку восприятие древнего добра было физически невыносимо для человека, то поселилось оно в диком лесу и причиняло себя только случайно забредавшим богатырям и гопникам, которых оно дифференцировало, а дифференциалы уже грызло, как орешки, питаясь телом, духом и воплями богатырскими. В поиске совершенства технологии иногда по тысяче раз разбирало богатырей, потом собирало обратно, а после опять разбирало заново, пока из-за накопления ошибок интегрирования богатырь не портился окончательно, а бэкапы тогда ещё не придумали да не изобрели…
К дуракам древнее добро было благосклонно, иногда оставляло на их пути красивые камушки, перья, ветки, чудным образом закрученные, или красные тряпки. Все эти предметы добра одним своим концом были погружены в великое добро, а другим выступали над поверхностью базового мира в качестве наживки. С помощью предметов добра дураки причиняли добро другим людям.
В конце концов другим людям надоело причиняемое им добро, все эти цвета невозможные и невиданные красоты, восприятие которых в двух третях случаев приводило к инсульту, распаду института брака, пацифизму и вегетарианству. Собрались другие люди и аккуратно, длинными палками, чтобы не заразиться, загнали в глубокие норы всех дураков с предметами добра и сверху землей закидали. А лес, в котором древнее добро обосновалось, огородили полосой отчуждённости и колючей проволокой, через которую пропустили не изобретенный ещё в то время электрический ток. Великое древнее сытое добро в депривации, без дурачков и богатырей, задремало, но продолжало сниться немногим оставшимся дуракам, а потом, прежде чем на века уснуть, вычеркнуло себя из базовой реальности, чтобы отгородиться от злых мыслей других людей, чтобы спать было слаще и видеть только себя во сне.
Пройдут века, после того, как эту историю забудут, земли, сжимаемые в кольцах реки-змеи, поглотит бескрайний простор океана, скрывающий своих глубинах спаленку древнего добра, в которой красивые камушки, перья и красные платки. Пуста спаленка и никто не знает, где древнее добро.
– Когда я была ещё девушкой, у меня были сапоги со скрипом, – продолжала сказительница, – в каблук вставлялся специальный деревянный колышек, который поскрипывал при каждом шаге, переплетаясь с перезвоном браслетов, вплетаясь в красные ленты, заставляя весь мир кружиться-танцевать вместе со мной. Я хотела свести с ума всех кавалеров, а свела с ума мир. Как-то на Пасху я танцевала на площади в Покрове, и весь мир танцевал со мной, и дотянулся мой танец до края земли, и зацепился за край. Ленты и браслеты мои растянули меня от края и до края мира, и не смогла я вернуться обратно, только сапоги со скрипом на площади остались, потому что скрип был несовершенен.
– Но ты же вроде была историческим персонажем, твои стихи-здравицы даже в советских газетах печатали, моя мама, когда была маленькой, тебя видела. Как же это получилось, если ты не смогла вернуться, бабушка?
– То не я была, кто-то влез в мои сапоги и прожил эту жизнь за меня, позволив мне путешествовать в тех мирах, о которых я тебе рассказываю.
2024.11.13
